Игорь Миркурбанов: «В постоянном полете поиска»

Театр «Ленком» представляет: впервые в Израиле премьера «Сны господина де Мольера» по пьесе Михаила Булгакова «Кабала святош». Накануне показа состоялась пресс-конференция с режиссером и исполнителями главных ролей. Вашему вниманию предлагается также интервью с Игорем Миркурбановым.

Накануне представлений состоялась необычная — и по силе духа, и по атмосфере — пресс-конференция. В ней принимал участие Игорь Миркурбанов (наш человек, разве кто не помнит его по театру «Гешер»?). А в итоге и все участники пересс-конференции — заслуженная артистка РФ Анна Большова, народные артисты РФ Евгений Герасимов и Иван Агапов, актер Дмитрий Гизбрехт и режиссер Павел Сафонов — стали «нашими» — близкими и понятными.

Режиссер Павел Сафонов

Случается, что к нам в страну привозят низкопробные антрепризы — со вторым составом актеров, с заменами и скороспешными вводами, с минимальной атрибутикой. Не таков Ленком!
В Израиле будут показаны спектакли, что называется — один к одному — и по актерскому составу, и по равнозначным с московской сценой декорациям (которые два месяца шли теплоходом, п.ч. для самолетов — нестандартный груз).
А вот будет ли действо повторяться один к одному? — это едва ли. Нет, сюжетная линия будет выдержана, не сомневайтесь. Речь о способностях по-новому интерпретировать мысли и состояние, о возможности привносить новое понимание в каждую произносимую фразу, наполнять роль новыми оттенками и красками — о том, что называется актерским мастерством. Это — не бравада, это — Ленком! Хочется подогнать время, чтобы поскорее увидеть спектакль и проникнуться им.
Мне не доводилось прежде слышать, чтобы актеры нахваливали друг друга — «уколы» и шпильки считаются нормальным явлением. Сей стереотип был напрочь разрушен! Услышать из уст актеров восторженные отзывы в адрес коллег — это дорогого стоит.
Спектакль «Сны господина де Мольера» театра «Ленком» можно будет увидеть: 8 июня в Беэр-Шеве, 10 июня в Хайфе, 13, 14 и 15 июня в Тель-Авиве.
Дополнительная информация и заказ билетов:

Свобода Игоря Миркурбанова

В далеком 2001 году я брала интервью у Игоря Миркурбанова, тогда актера театра «Гешер». Сколько воды утекло с тех пор! Игорь переехал в Россию, приобрел известность. Многочисленные роли в кино, на сцене, престижные премии — его творческая биография значимо изменилась и значительно пополнилась. С послужным списком можно познакомиться здесь:
И все же весьма любопытно, что занимало его прежде, чем интересовался, каковы были взгляды на жизнь, судьбу, сцену…
Актер должен быть «в постоянном полете поиска», — говорил тогда Игорь Миркурбанов. Предлагаю вашему вниманию не потерявшее актуальности интервью, которое — его личная и общественная история.

Игорь МИРКУБАНОВ:

«РОЛЕЙ ВСЕГДА МАЛО…»

1960, Кемерово — дата и место рождения
1987 — диплом дирижера симфонического оркестра, Кемеровский институт культуры
1989 — диплом ГИТИСа
с 1987 — артист театра им. Маяковского
1995 — дата репатриации
Принадлежность к религии: «Убежденный сионист. Мое отношение к религии — через каббалу. Я делаю не все, что предписано, но, что в моих силах, пытаюсь…»

«Сцена — побег от действительности»

— У Вас два диплома о высшем образовании — хотели приобрести как можно больше знаний или профессионально утвердиться в каком-либо выборе?
— … либо это может быть поиск. Я учился еще в нескольких вузах, в том числе технических, правда, более двух-трех лет в них не задерживался.
— В институте культуры «задержались» — и получили диплом дирижера. С симфоническим оркестром поработали?
— Нет, не успел: сразу после окончания института переехал из Кемерово в Москву и поступил в ГИТИС.
— Может быть, слово «театр» прозвучало для Вас как симфония?
— Поначалу не было даже определенной ноты, не то чтобы музыки, — то была не моя инициатива, — не знаю, какая музыка подвигла тех людей, которые вывели меня на театральную стезю. В спектакле Кемеровского театра, к которому я не имел никакого отношения, чисто случайно мне пришлось сыграть одну роль. Это был спектакль по пьесе Кондратьева «Сашка», где я играл комбата, убитого горем в связи с потерей любимой женщины. Группа молодых московских режиссеров, увидев меня в этой роли, предложила заняться профессиональной артистической карьерой.
— А сами Вы когда почувствовали тягу к лицедейству?
— И не чувствовал, и до сих пор ее не чувствую. Я не склонен считать, что актер — профессия лицедейская.
— Что же это за профессия, на Ваш взгляд?
— Актерство — это не смена внешних характеристик и образов, что сильно и отличает израильский театр от русской театральной школы, которая для меня предпочтительней. В классическом театре всегда была школа переживаний и представления; русской театральной школе свойственно отображение внутренних личностных качеств и раздумий, образа жизни человека, и в меньшей степени — внешних характеристик. Хотя, как говорили великие люди актерского мира, «туннель можно рыть с двух сторон».
— Кто «лепил» из Вас профессионального актера?
— На меня оказали влияние несколько имен. Главное все же влияние, еще и в силу того, что длительное время нахожусь под ним, — безусловно, Евгений Арье. Он был моим преподавателем, еще когда я учился на его курсе. С тех пор, с тех самых первых экспериментов, у меня появился устойчивый интерес к тому, что может происходить на сцене.
— В Вас что-то изменилось с тех пор, как зажили театральной жизнью?
— Да, безусловно. Убежден, что это так. Сколько помню себя, все негативные моменты были связаны с некоей попыткой побега от действительности: реальность мало устраивала. Поскольку на сцене появилась реальная возможность побега от действительности, от себя, то это перестало быть необходимым в обычной жизни. В жизни осталось пространство для отдыха, потому что на сцене можно производить над собой всевозможные удивительные опыты.
— Выходя на сцену, надевая маску образа, входя в роль, — чувствуете ли себя свободным человеком?
— Когда — как, но в идеале только на сцене ты себя и чувствуешь свободным человеком. Если изначально ты действуешь, исходя из режиссерской концепции, в соответствии с замыслом режиссера, — потому что в создании спектакля ты — подчиненное лицо, и должен выполнять требования режиссера, но при этом есть внутреннее убеждение, что вы думаете вместе и в одном направлении, — появляется свобода. И радостно слышать, как сам режиссер похохатывает в зале от того, что ты добавил что-то неожиданное. Твои импровизации, находки, которые проистекают в роли, рождаются на сцене от самоощущения свободы.
— Вы слышите смех или голос режиссера, чьи-то реплики — значит ли это, что Вы не полностью углублены в роль и остаетесь сам собою?
— То, что происходит — своего рода шизофрения, некоторое отстранение, когда ты как бы контролируешь себя со стороны. Творческие пиковые мгновения — это словно биохимия, своего рода наркотик. Когда удается устраниться от себя — понимаешь, что существуешь как физическое тело в другой реальности, реальности спектакля…
— «Талант должен быть голодным» — такой постулат для Вас приемлем?
— Что касается ролей — ролей всегда мало, это постулат. Я не видел актера, который бы давал себе объективно отчет в том, что он действительно много играет, пресыщен ролями. Ролей всегда мало — это профессиональная болезнь. А если понимать в буквальном смысле — согласен, что актер должен быть голодным. У меня в этом плане совершенно дурацкий режим: как правило, в день спектакля ем один раз в день, и то после спектакля, то есть глубоко за полночь, если ем вообще. Мне кажется, что на сцене живот должен прилипать к хребту, чтобы ты мог быть в постоянном полете поиска.

«Риск — условия нашей жизни»

— Ради чего в жизни стоит рисковать?
— Мы-то с вами каждый день рискуем! Мы живем в таком мире и в такой стране, где риск — условия нашей жизни. К глубокому сожалению, к такому образу жизни привыкаешь. События, происходящие в стране, доказывают, что никто в этой жизни не застрахован. Даже Америка, казалось бы, наиболее безопасная с точки зрения безопасности, — выясняется, что и она не гарантирует безопасность.
— Кто-то может гарантировать безопасность?
— Меня в последнее время интересуют вопросы взаимоотношения человека и государства. Скажем, для Израиля: израильтянин, если вдруг он окажется в плену, нет никаких государственных секретов — его жизнь важнее. Нет секретов, которые стоили бы жизни гражданина! А мы привыкли к другому: «Сожги себя, но не расскажи, где скрывается партизанский отряд!» Такое воспитание, когда государство — это все, а ты — ничего, и всем ему обязан, — столкновение таких полисных взаимодействий меня в последнее время беспокоит и волнует, мне это интересно рассматривать.
— А где Вам приходилось применять героизм?
— Да у нас испытание на героизм — ежедневно, не всегда, правда, я его с честью прохожу. А так — пока судьба миловала, мне не приходилось бывать в «горячих точках». Не знаю, как бы я себя повел…
— У Вас есть претензии к самому себе?
— У меня — огромное количество плохих привычек, столько, что в газетный разворот не поместятся! По мере сил я пытаюсь избавляться от них, и не думаю, что без надежды на успех: все-таки есть какой-то самоконтроль. У меня фатальная тяга к экспериментам над собой, «ставрогенщина», тяга к саморазрушению. Хочется что-то делать такое над собой, чтобы увидеть, насколько ты несовершенен, мир — прекрасен, а все люди — лучше тебя… Во мне всегда зарождаются претензии — и к людям, и к миру, и к тому, что делают все вокруг…
— Положительных качеств такая масса, что в газетный разворот не вместятся?
— Не знаю, не знаю… Я вообще-то трудный человек. Положительное в характере? — не знаю, не знаю…
— То есть — сугубо отрицательная личность, которая бывает положительной только на сцене?
— Да и то не удается — в силу ролей. У меня нет однозначно положительных персонажей.
— Кого интересней играть: глупца или умного?
— Все познается в сравнении. Откровенных дураков играть не приходилось, это было бы, наверное, забавно. Разве что в еще студенческом спектакле «Недоросль», который поставил Арье, в котором текст Фонвизина претерпел множество правок и добавлений, была роль безумного учителя математики Цифиркина. Это был не то чтобы накаленный дурак, но, как Нехлюдов Дворжецкого в «Беге», человеком с изломанной судьбой, спившийся математик на костылях, — эту роль мне безумно жалко, она мне дорога…
— Ваш Жан в «Мадмуазель Жюли» остался лакеем не только по происхождению, но и в душе. Как Вы реагируете на тех, кто лакей по жизни, — встречали таких?
— Да я сам такой! Может, кому-то и удается избавиться, но я скажу парадоксальную вещь: мне кажется, что все советские люди, то есть пожившие достаточное количество лет в Советском Союзе, — а я это время застал, — на каком-то генетическом уровне заражены лакейством, мы не можем недооценивать влияние тоталитарного государства на личность. Я спрашивал себя: почему я советских людей, точнее, вышедших оттуда, могу узнать в любой точке земного шара, узнать еще до того, как они откроют рот и будут говорить? По неким признакам всегда определяешь «советскость», «совковость». Клеймо лакейства, как некогда ставили на рабов, клеймо на моем герое Жане — это то, с чем многие выходят из страны Советов. «Выдавливать по капле»? — даже по капле трудно удается.
— Довольно мрачная картина…
— Я — довольно мрачный и хмурый человек, которого иногда по утрам посещают улыбка.
— Улыбаетесь, когда любите? Когда ненавидите, тоже улыбаетесь?
— Во мне не присутствует ненависть как продолжительный импульс, долгая эмоция. Я могу быть, безусловно, неадекватен в эмоциональном порыве, и послать могу, и прочее, — но у меня это быстро все проходит. Устойчивой ненависти нет, это — быстрая атака. Вот разве что телевизор ненавижу, он возбуждает негативные эмоции, телевизор — это плохо.
— Многие, когда им плохо, смотрят для успокоения телевизор. Что Вы делаете, когда Вам плохо?
— Очень полезно книгу почитать. Например, Шопенгауэра, когда плохо — он первым ввел в философию термин «сострадание», как одну из основополагающих философских категорий, чем взбесил всех философов: не нужно идеализировать людей, чтобы их полюбить, нужно увидеть, как они страдали… Меня привлекает, что он ввел сострадание в рамки фундаментальных философских характеристик.
— Вы любите людей, сострадая им?
— Как можно не любить людей?!

«Таланту можно многое простить…»

— Что заслуживает безусловного прощения?
— Талант — талантливому человеку можно многое простить, во многом оправдать, даже если он лишен общепринятых достоинств.
— О чем-то приходится сожалеть?
— О вреде масс-медиа, о том, что жизнь коротка, и не хватает времени, чтобы читать интересные книги. Моя настольная книга — «Зоар». Я с 95-го года занимаюсь Каббалой в группе «Бней Барух». Это учение могло бы помочь каждому разобраться в самом себе. Когда я впервые попал на занятия, был настроен довольно скептически. Но это быстро прошло, духовные поиски стал связывать с попыткой реализации. Первая встреча с равом Михаэлем Лайтманом убедила меня, что это — то единственное, чем стоит заниматься человеку, и, действительно, количество занимающихся увеличивается изо дня в день, это — не уход в религию, это — постижение через Каббалилистические книги человеческих возможностей. Группа — это живой организм, где все определяет лидер. Его мощь, сила, глубина, его преданность делу — такой мощный, светлый потенциал…
— Коль скоро занятия дают просветление, почему, как сказали, чаще бываете угрюмым, мрачным?
— Это закономерно. На самом деле, занятие Каббалой — это ежедневная работа. Попробуйте думать о Создателе хотя бы полчаса в день, и вы увидите, как это трудно. Полчаса было бы достаточно для каких-то перемен в жизни, но практически это сделать невозможно без занятий Каббалой…
— В книге «Зоар» есть строки, которые сегодня расценивают как предвидение трагедии с американскими небоскребами…
— Я не удивлен — в этой книге написано обо всем! — что было, что есть, и что будет.
— Почему же эта книга не предупреждает конкретно человечество о грозящих ему катастрофах?
— Она предупреждает, нужно просто правильно ее читать. Ведь было же написано об американской трагедии? Это — не мистика, это — наука, наука о душе. Сейчас время раскрытия Каббалы, это спасет многих и многих от грядущих бед и катастроф. Я вижу это не в силу своей зашоренности или фанатизма, я — нерелигиозный, абсолютно светский человек.
— Что, кроме Каббалы, входит в круг Ваших интересов?
— Музыка… Люблю в тире пострелять.
— Результативно стреляете?
— Да, могу похвастать. Я уже в Израиле к этому пристрастился, — понравилось безумно.
— А в женщин результативно «стреляете»?
— Ну что вы! Зачем? За что?!
— Я — про стрелы Амура…
— Не знаю, не знаю…
— А Вас «охмуряют»? Поклонницы есть?
— Ну как без этого, это — часть имиджа, часть амплуа.
— И как же реагируете — знакомитесь, встречаетесь?
— Не всегда… Бывают «результативные» знакомства… Но мне бы не хотелось эту тему обсуждать.
— То есть женская тема — за семью печатями…
— Тема женщин — безусловно, благодатная тема, но не для газетных интервью.
— Тогда поговорим не о конкретным дамах, а о женщинах вообще: есть на свете идеальные женщины?
— Есть, безусловно, — столько об этом написано!
— Такие встречаются и в жизни или только в литературных произведениях?
— Идеал — он на то идеал, чтобы его искать. У меня не было необходимости в поиске. Закономерно, что влюбляемся мы не в идеальных. Мы же не знаем, за что мы любим их, неидеальных — как только знаем ответ — перестаем любить…
— Можно ли проникнуться убеждением, что тебе не кажется, не мнится чувство, а любишь на самом деле?
— Если ты не сходишь с ума от одной только мысли, что твоя женщина может принадлежать другому, — тогда не любишь. Это не я сказал, но мне эта мысль очень понравилась, и она оказалась правильной. Иначе — уже не любовь, это уже привязанность, дружба… Повторяю: от одной только мысли, что твоя женщина может быть с другим…
— Разве это не банальная ревность?
— На самом деле — нечто другое, но ревность — сопутствующая эмоция.
— Если была бы возможность выбора между другом и женщиной — кого бы предпочли?
— Не дай Бог такую возможность!
— У Вас есть друзья?
— Хочется думать, — да.
— Чем занимаетесь, когда видитесь?
— Самые лучшие моменты, полезные для физического и душевного здоровья, связаны с поездками в Бней-Брак с Исраэлем Демидовым, на уроки рава Лайтмана.
— Вам знакомо понятие «убить время»?
— Безусловно, я только этим и занимаюсь.
— Кто помогает «убивать время»?
— Это все равно, что вовлечь кого-то в преступление, если не хуже, — предпочитаю в одиночку.
— Отчего можете закомплексовать?
— Все, что в нас есть — это от Бога, поэтому надо пытаться гармонично существовать с собственными комплексами, полюбить их, что тоже путь. И комплексы делают нас человеком, личностью.

«Спектакли оставляют след…»

— У Вас бывали провалы — на сцене или в жизни?
— Таких провалов, как на премьере в Новосибирском театре оперы и балета с Дон Кихотом, не было. Дали Дон Кихоту, на премьеру — впервые, серого коня в яблоках, это была цирковая лошадь. Когда всадник на лошади появились на авансцене, зал зааплодировал. Привычная к аплодисментам лошадь сделала поклон, и герой от неожиданности слетел с нее в оркестровую яму… Бывали в моей жизни переживания… Может, лучше было бы скатиться в оркестровую яму…
— Где в большей степени используется Ваш профессионализм — на экране или на сцене?
— Безусловно, на сцене. На экране мы все ограничены разными условиями. Скажу без позы — я не сильно стремился в израильское кино, хотя бы потому, что у меня денежный вопрос стоит не так остро. В свое время я перестал ходить на audishns, связанные кино, рекламой и прочим, просто перестал этим заниматься: портилось настроение, когда слышал не очень умные задачи от лиц, которые находятся за камерой; становилось стыдно за себя. Недавно работал в фильме, где мне нравилось все, и для которого не проходил никаких audishns: просто человек увидел меня в спектакле, и пригласил на роль. Это — фильм «Made in Israel», режиссер Ари Фольман. Про другие работы в кино даже не могу сказать, доволен ли: я их не видел на экране.
— Вы можете сказать, что нашли себя, или все еще сомневаетесь в выборе профессии?
— Я — всегда глубоко сомневающийся человек, почему-то у меня всегда смыкаются периоды глубоких разочарований и отчаяния с периодами полной уверенности, что ты на своем месте.
— Профессия приносит счастье?
— Иногда — да. Другое дело, что счастья не может быть много, и не должно быть много, иначе это уже будет счастье животного. А животное, как известно, невозможно накормить — ни для счастья, ни для удовольствия. Если происходит так, то можно уже говорить не о счастье, а, скажем, о хорошем настроении. Сцена — пусть это прозвучит банально, — дарит как мгновения счастья, так и ощущение полной своей никчемности и ничтожности.
— Что Вы ждете от зрителя?
— Чтобы в театр ходили! Зритель — это каждый из нас, то, чего желаешь себе, хочется, чтобы происходило со всеми. Спектакль может нравиться или не нравиться, но след с обязательным позитивным импульсом оставляет, оставляет надежду на что-то доброе — это, пожалуй, идеальный результат.
— Что Вы даете зрителю?
— Вот это и пытаемся дать. Когда спектакль удается, мне кажется, удается что-то важное в жизни…
— Что есть Ваша козырная карта?
— Мне кажется, я разбираюсь в своей профессии…

ЛЮБИМЫЕ:
Актер Де Ниро
Писатель — «Хемингуэй, хотя говорят, что в жизни он был не очень приятным человеком, но для меня творческий момент — определяющий. Не каждый человек может и должен быть приятен всем сразу людям, но при этом создавать нечто такое, что восхищало бы и переворачивало действительность».
Музыкальные пристрастия — «Их очень много — так много хорошей музыки. Есть шедевры и интересные находки в любом жанре»
Фильм -«Зависит от того, в какое время смотришь… Сейчас под впечатлением от фильма «Последнее танго в Париже» Бернардо Бертолуччи — лет 17 назад видел, недавно вновь посмотрел в Америке».
Художник — Ван Гог
Напиток — «Не кофе, точно, — сок».
Спорт — «Занимался серьезно боксом, сдавал на кандидата в мастера. Сейчас — бегаю. Интересно посмотреть теннис. Люблю шахматы — довольно прилично играл, и сейчас, бывает, играю».
Город — Иерусалим
Время суток — «Ночь — не так шумно. А еще лучше сказать — начало дня…»
Праздник — «Для меня шабат — святой день, а праздник лучший — песах»
Парфюм — «Гуччи»
Хобби — интернет, рыбалка

15.11.2001